Технологический утопизм и этнический национализм
Это текст моего выступления на четвёртой встрече Scandza Forum, которая прошла в Копенгагене 15 сентября 2018 года. В своём предыдущем докладе на Scandza Forum, «Переосмысление мейнстрима» (перепечатан ниже), я утверждал, что нам нужно разрабатывать этнонационалистические месседжи для всех белых групп, даже для поклонников «Звёздного пути» (Trekkies). Это моё послание именно им.
Идея создания утопического общества посредством научного и технологического прогресса уходит корнями к таким основоположникам современной философии, как Фрэнсис Бэкон и Рене Декарт, хотя её проблески можно заметить уже у Макиавелли. Однако сегодня большинство предположений об утопии через технологии и науку формируются под влиянием научной фантастики. За примечательным исключением «Дюны» Фрэнка Герберта, научная фантастика обычно ассоциирует прогресс с политическим либерализмом и глобализмом. Достаточно вспомнить «Звёздный путь», где либеральная многорасовая Федерация постоянно борется с извечными силами “зла”, как национализм и евгеника. Таким образом, стоит задать вопрос: совместим ли этнический национализм, антилиберальный и антиглобалистский по своей природе, с технологическим утопизмом?
Моё мнение таково: технологический утопизм не только совместим с этническим национализмом, но и либерализм вместе с глобализмом подрывают прогресс. Более того, этногосударство является идеальной площадкой для достижения технологического апофеоза человечества.
Прежде чем развивать эти аргументы, я хочу немного пояснить, что такое технологический утопизм и почему многие считают его естественным союзником глобализма. Слово «утопия» буквально означает «место, которого не существует» и обозначает общество, которое невозможно реализовать. Однако прогресс науки и техники связан с покорением природы, то есть с расширением возможностей и влияния человека, так что утопия становится достижимой. Конкретные цели научного утопизма включают: ликвидацию материального дефицита, освоение и заселение галактики, продление человеческой жизни и развитие высшей ступени эволюции человека.
Естественно предположить, что научно-технический прогресс идёт рука об руку с глобализацией. Реальность едина, поэтому и наука, постигающая её, и технологии, которые её изменяют, также едины. Наука и техника говорят на универсальном языке. Они представляют собой накопительные и коллективные усилия, которые могут объединить лучшие умы со всего мира. Поэтому кажется логичным, что пути к технологической утопии могут препятствовать только национальные границы. Однако я предоставлю три аргумента, почему это не так.
Глобализация против инноваций
Я воспринимаю глобализацию как разрушение барьеров ради унификации: одинаковые рынки, одинаковая культура, одинаковая форма правления, одинаковый образ жизни – то, что Александр Кожев называл “универсальным гомогенным государством”.
Как убедительно утверждает Питер Тиль в книге “Zero to One”, глобализация и технологические инновации – это два совершенно разных пути прогресса. Технологические инновации создают нечто новое, а глобализация лишь копирует и распространяет это. Более того, Тиль утверждает, что глобализация без технологических инноваций неустойчива. Например, Китай и Индия просто не смогут потреблять столько же ископаемого топлива, сколько страны Первого мира, если глобализация будет продолжаться с нынешней тенденцией. В краткосрочной перспективе такая глобализация вызовет катастрофические экологические последствия. В долгосрочной – она ускорит крах нашей цивилизации, когда ископаемое топливо иссякнет. Чтобы избежать апокалипсиса, нам нужны новые инновации, особенно в области энергетики.
Самыми важными технологическими достижениями ХХ века, вероятно, можно считать расщепление атома и освоение космоса. Однако ни одно из них не было достигнуто частным сектором, мотивированным потребительским спросом в условиях глобального либерально-демократического общества. Эти достижения были результатом конкуренции между государствами, вовлечёнными в активные и холодные войны: сначала между США и их союзниками против держав оси во Второй мировой войне, затем между США и капиталистическим Западом против Советского блока до падения коммунизма в 1989–1991 годах.
Можно утверждать, что соперничество между капитализмом и коммунизмом потеряло свою технологическую динамику из-за дипломатических усилий Ричарда Никсона, который начал политику разрядки в отношениях с СССР, включая переговоры о стратегических вооружениях (SALT) в 1969 году и визит в Китай в 1971 году, ослабив угрозу объединения коммунистических держав в единый блок. Разрядка закончилась с вторжением СССР в Афганистан в 1979 году. Инициатива Рональда Рейгана по созданию Стратегической оборонной инициативы могла бы стимулировать весомые технологические прорывы, но даже угроза её реализации убедила Михаила Горбачёва искать политическое решение. Таким образом, идеальная ситуация для технологического роста — это политическое соперничество без политического разрешения, которое требует огромных расходов на исследования и разработки для достижения технологического преимущества.
После краха коммунизма и установления однополярного либерально-демократического мирового порядка движущей силой технологических изменений стал потребительский спрос. Ядерная энергетика и освоение космоса были практически заброшены, а технологический прогресс в основном сосредоточился на информационных технологиях, которые сделали некоторых из нас более продуктивными, но в основном позволяют развлекать себя смартфонами, пока общество вокруг нас приходит в упадок.
Но с помощью твитов нам не решить надвигающиеся экологические кризисы и мальтузианские ловушки. Это возможно только благодаря фундаментальным инновациям в области энергетики. И только государство, обладающее огромными ресурсами и способное объединить общество вокруг общей цели, имеет доказанный опыт достижения подобных результатов.
Разумеется, ни одна из сторон великих конфликтов, стимулировавших технологический рост, не была строго этнонационалистической, даже державы Оси. Либеральная демократия и коммунизм были всего лишь соперничающими видениями глобального общества. Но когда эти видения вступают в борьбу за власть, это означает, что мир разделён между множеством различных политических акторов.
Плюрализм и соперничество стимулировали государства к величайшим технологическим достижениям в истории. Глобализация, умиротворение и либерализм не только остановили прогресс, но и породили самодовольство перед лицом потенциальных глобальных катастроф. Глобальный рынок никогда не приведёт человечество к звёздам. Он просто будет отвлекать нас, пока цивилизация не рухнет, превратив Землю в выжженную пустыню.
Инновации против снижения затрат
В экономике производительность определяется математической формулой: выпуск продукции делится на затраты, то есть стоимость за единицу продукции. Математически производительность можно повысить либо за счёт повышения производительности труда, главным образом через технологические инновации, либо за счёт сокращения затрат.
Большинство прироста производительности в условиях экономической глобализации связано с сокращением затрат, главным образом за счёт снижения стоимости труда. В странах третьего мира есть огромный запас дешёвой рабочей силы. Экономическая глобализация позволяет свободное перемещение труда и капитала. Компании могут снижать затраты, перемещая заводы за границу или импортируя рабочих для снижения заработной платы внутри страны.
С исторической точки зрения, самым большим стимулом для технологических инноваций были высокие затраты на труд. Для того чтобы поднять эти затраты, необходимо прекратить экономическую глобализацию, ограничив иммиграцию и введя высокие тарифы на импортные товары. Проще говоря, нам нужен экономический национализм. Только он может привести к постдефицитной экономике.
Что такое «постдефицитная экономика» и как мы можем к ней прийти? Во-первых, не все формы дефицита можно устранить. Уникальные и созданные вручную предметы всегда будут редкостью. Например, в мире есть только одна «Мона Лиза». Дефицит можно устранить только в отношении одинаковых массово производимых товаров. Во-вторых, стоимость этих товаров приблизится к нулю по отношению к затратам труда. Постдефицитная экономика наступит, когда машины полностью заменят человека в массовом производстве. Однако машины, сырьё и энергия для производства всё равно будут иметь стоимость. Таким образом, постдефицитная экономика станет реальностью благодаря инновациям в робототехнике и энергетике. Лучшая аналогия постдефицитного мира – «репликатор» из «Звёздного пути», который способен менять атомную структуру сырья, создавая вещи практически из воздуха.
Однако рабочие, которых заменят машины, не должны голодать. Продукцию машин должен кто-то потреблять. Производство можно автоматизировать, но потребление – нет. Бессмысленно, чтобы механизация привела к голоду рабочих, а затем потребление также автоматизировали. Это приведёт к абсурдной антиутопии, где одни роботы производят товары, а другие роботы их потребляют, добавляя нули к банковским счетам нескольких одиноких олигархов.
Чтобы постдефицитная экономика работала, нужно гарантировать, что люди смогут позволить себе покупать её продукцию. Для этого есть два основных способа.
Во-первых, прирост производительности капитала должен быть справедливо распределён между работниками за счёт повышения заработной платы или сокращения рабочих часов. Когда работников полностью заменяют, им следует предоставлять щедрые пенсии.
Во-вторых, любая экономическая система нуждается в средстве обмена. В существующей системе государство предоставляет частным банкам право создавать деньги и взимать проценты за их использование. Кроме того, государство обеспечивает широкий спектр прямых выплат населению: пособия по безработице, пенсии и т. д. Всеобщее базовое пособие представляет собой прямую выплату всем гражданам от государства, достаточную для обеспечения базового уровня жизни в стране Первого мира. Такое пособие позволяет государству поддерживать экономическую ликвидность, чтобы каждый продукт находил своего покупателя, устраняя при этом двух дорогостоящих посредников: банки и бюрократию социального обеспечения.
Всё это звучит довольно утопично. Однако это возможно лишь при условии отказа от нынешней глобализированной системы, где снижение затрат превращает высокотехнологичные индустриальные экономики стран Первого мира в низкотехнологичные экономики стран Третьего мира, основанные на дешёвой рабочей силе. Только экономический национализм способен стимулировать технологические инновации, необходимые для создания экономики изобилия, путём увеличения стоимости труда, что достигается как контролем над иммиграцией, так и введением тарифных барьеров против дешёвых импортных товаров.
Этнонационализм и наука
Пока мы установили, что научно-технический прогресс подрывается глобализацией и стимулируется националистической экономической политикой, а также соперничеством между государствами и цивилизационными блоками. Однако нам нужен более конкретный аргумент, чтобы доказать, что этнонационализм особенно гармонирует с научным и технологическим прогрессом.
Первая предпосылка:
Ни одна форма правления не может быть полностью совместима с научным и технологическим прогрессом, если она основана на догмах, противоречащих фактам. Например, республика Океания может обладать умным и трудолюбивым населением, превосходной системой образования, первоклассной инфраструктурой и процветающей экономикой. Но если государственная религия Океании предписывает считать, что Земля плоская и находится в центре Вселенной, то Океания не сможет привести нас к звёздам.
Вторая предпосылка:
Пропаганда расово и этнически разнообразных обществ – независимо от того, придерживаются они либеральных или консервативных режимов – основана на отрицании политического опыта и науки о человеческом биологическом разнообразии.
История человеческих обществ даёт обилие доказательств того, что объединение множества этнических групп в рамках одной политической системы неизбежно приводит к этническим конфликтам, которых можно было бы избежать. Кроме того, наука показывает, что ключевые факторы научного и технологического прогресса – интеллект и креативность – в значительной степени зависят от генетики и неравномерно распределены среди рас. Наконец, теория генетического сходства предсказывает, что наиболее гармоничными и счастливыми будут генетически однородные общества, а уровень социальных конфликтов будет возрастать с увеличением генетического разнообразия.
Отрицание этих фактов антинаучно по двум причинам. Во-первых, это просто отказ принимать объективные факты, противоречащие догме о том, что разнообразие улучшает общество. Во-вторых, создание общества на основе этой догмы подрывает генетические и социальные условия, необходимые для прогресса и инноваций, например, снижая средний уровень IQ и усиливая социальные конфликты. Эти факторы делают общество менее способным стимулировать научный и технологический прогресс.
Третья предпосылка:
Этнонационализм основан как на политическом опыте, так и на науке о человеческом биологическом разнообразии и не отрицает другие факты. Поэтому этнонационализм совместим с научным и технологическим прогрессом в большей степени, чем расово и этнически разнообразные общества, при прочих равных условиях.
Конечно, некоторые проекты исследований и разработок требуют таких больших вложений средств и экспертизы, что их могут реализовать только крупные государства, такие как США, Китай, Индия или Россия. Хотя можно с уверенностью предсказать, что все эти общества улучшили бы свои показатели в области исследований и разработок, если бы они стали более расово и культурно однородными, даже в их нынешнем виде они способны на то, что небольшие, однородные этногосударства не могут себе позволить.
Например, страна с населением два миллиона человек, такая как Словения, вероятно, добьётся лучших результатов в исследованиях и разработках, если станет этнонационалистическим государством, чем более разнообразное общество такого же размера и с такими же ресурсами. Однако она не сможет колонизировать Марс. Тем не менее, как малые страны могут защищать себя от крупных государств путём создания альянсов, так и малые государства могут объединяться для выполнения научных и технологических проектов, слишком больших для них самих. Но никакой альянс не будет сильнее своего самого слабого члена. Поскольку разнообразие – это слабость, а однородность – сила, можно предсказать, что совместные усилия этногосударств в области исследований и разработок будут, вероятно, более успешными, чем у разнообразных обществ.
Некоторые могут возразить, что этногосударство можно улучшить, принимая только иммигрантов с высоким IQ из других рас. Как-то ведь американцы смогли отправиться на Луну азиатов и индийцев. Сегодня такие люди привлекаются по двум причинам. Во-первых, импорт иностранных мозгов позволяет игнорировать проблемы собственного производства талантов, такие как дисгеническая фертильность и деградация американского образования, главным образом из-за политкорректности, то есть расовой интеграции и отрицания различий в биологическом интеллекте. Во-вторых, прирост производительности, приписываемый разнообразию в технологиях, на самом деле обусловлен только сокращением затрат. Однако Интернет позволяет белым сотрудничать с лучшими учёными со всего мира, и для этого нам не нужно жить рядом с ними.
Заключение:
Идея о том, что технологическая утопия возникнет вместе с глобальным однородным обществом, ложна. Великие достижения в области технологий были вызваны соперничеством враждебных политических сил, а с появлением однополярного мира технологическое развитие замедлилось.
Идея о том, что технологическая утопия совместима с либеральной демократией, также ошибочна. Либерализм с самого начала был противоположен концепции общего блага. Либерализм нацелен на то, чтобы дать индивидам возможность преследовать свои частные цели и выгоды. Он отрицает существование общего блага; или, если общее благо существует, либерализм утверждает, что его невозможно познать; или, если общее благо существует и познаваемо, либерализм отрицает, что оно может быть достигнуто государством. Вместо этого считается, что оно появится само собой, если просто позволить частным лицам заниматься своими делами.
Единственное, что может объединить либеральных демократов для достижения великих общих целей, — это угроза войны. Именно она отправила американцев на Луну. Великие технологические достижения Америки были достигнуты усилиями государства, а не частного сектора, и в условиях активной или холодной войны, а не в мирное время. Однако с окончанием холодной войны победа обернулась поражением. Америка перестала быть серьёзной страной.
Решение, однако, заключается не в том, чтобы возвращаться к войне, а в том, чтобы отказаться от либерализма и вернуться к классической идее о том, что существует общее благо, которое государство обязано преследовать. Либеральная демократия может быть серьезным государством только в том случае, если кто-то, вроде русских, угрожает ядерным ударом каждую минуту дня. Нормальные люди и нормальные общества стремятся к общему благу, потому что, когда человек убежден, что что-то действительно хорошо, ему не нужны дополнительные причины, чтобы к этому стремиться. Но если вам все же нужны дополнительные стимулы, подумайте об экологической катастрофе и крахе цивилизации, которые нас ожидают, если экономика, основанная на ископаемом топливе, продолжит расширяться, как цветение водорослей, до глобальных пределов. Это должно прекрасно отрезвить ум.
Идея о том, что технологическая утопия может идти рука об руку с глобальным капитализмом, ошибочна. Глобализация подорвала технологические инновации, позволив бизнесу увеличивать прибыль лишь за счет снижения издержек. Наибольшие достижения в области производственных технологий были вызваны высокими затратами на труд, которые являются результатом сильного профсоюзного движения, закрытых границ и протекционизма.
Наконец, идея о том, что технологическая утопия может сосуществовать с расово и этнически разнообразными обществами, также ошибочна. Именно здесь этнонационализм доказывает свое превосходство. Разнообразие способствует социальным конфликтам и убирает барьеры для дисгенического размножения. Средний глобальный IQ слишком низок, чтобы создать технологическую утопию. Глобальное смешение рас сделает европейцев ближе к мировому среднему показателю. Следовательно, оно уничтожит все мечты о прогрессе. Однако этнонационалисты готовы заменить дисгенические репродуктивные тенденции на евгенические, чтобы каждое следующее поколение включало больше гениев, в том числе научных. Если вам нужен дополнительный стимул, подумайте о том, что Китай уже занимается евгеникой, тогда как на Западе модно усыновлять детей из Гаити. Более того, этнонационализм способствует социальной гармонии и сплоченности, которые позволяют организованно двигаться к общим целям.
Каким должно быть общество, которое покорит нехватку ресурсов, победит смерть и освоит космос? Обществом, которое практикует экономический национализм для стимулирования автоматизации. Однородным, высокоинтеллектуальным обществом с евгеническими, а не дисгеническими репродуктивными тенденциями. Гармоничным, сплоченным и высоко доверяющим обществом, которое способно работать сообща над проектами. Нелиберальным обществом, готовым мобилизовать свои людские и материальные ресурсы для достижения великих общих целей. Проще говоря, если либеральная демократия и глобальный капитализм возвращают нас в грязь, именно этнонационализм сможет вывести нас к звездам.
%D1%82%D0%B5%D1%85%D0%BD%D0%BE%20%D1%83%D1%82%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D0%B7%D0%BC%0A
Share
Enjoyed this article?
Be the first to leave a tip in the jar!
If you have a Subscriber access,
simply login first to see your comment auto-approved.
Note on comments privacy & moderation
Your email is never published nor shared.
Comments are moderated. If you don't see your comment, please be patient. If approved, it will appear here soon. Do not post your comment a second time.